на сайте dreiser1871.narod.ru
Теодор Драйзер "Гений"
(полный текст)
"Юность"
|
Т. Драйзер |
ГЛАВА IV
Чикаго - кто его опишет! Кто опишет этот гигантский муравейник,
выросший словно по мановению жезла на гнилых болотах приозерья! На целые
мили протянулись мрачные домишки, на целые мили ушли вперед улицы с
торцовыми мостовыми, газовыми фонарями, водопроводными магистралями и
пустынными деревянными тротуарами, по которым скоро заснуют толпы прохожих.
Стук сотен тысяч молотков, звонкие удары зубил в руках каменщиков! Длинные,
смыкающиеся вдали ряды телеграфных мачт; тысячи и тысячи стоящих вразброс,
словно часовые, домиков, заводов, устремленных ввысь фабричных труб, и
среди них вдруг одинокая невзрачная церковка, смиренно приткнувшаяся на
голом пустыре. Нетронутая целина прерии с выгоревшей на солнце травой.
Широкие железнодорожные насыпи, по которым ползут стальные пути - десять,
пятнадцать, двадцать, тридцать в ряд, - унизанные, словно бусинками,
тысячами и тысячами грязных вагонов. Громыхающие паровозы, бегущие поезда,
люди у переездов - пешеходы, возчики, кучера, подводы с пивом, платформы с
углем, кирпичом, камнем, песком - зрелище новой, неприкрашенной,
неукротимой жизни!
По мере приближения к Чикаго Юджин начинал все больше и больше
понимать существо и значение огромного города. Какими невнятными казались
ему теперь слабые газетные отголоски по сравнению с этой яркой,
красноречивой, полнокровной жизнью! Перед ним раскрывался новый мир -
мощный, влекущий, совсем особенный. Когда поезд стал подъезжать к городу,
внимание юноши привлекла красивая пригородная станция - такой он еще
никогда не видел. Никогда не приходилось ему видеть и такого скопления
рабочих-иностранцев - целые толпы литовцев, поляков, чехов дожидались
пригородного поезда. Никогда он не видел и настоящего большого завода, а
здесь они вырастали перед ним один за другим - сталелитейные, фаянсовые,
мыловаренные, чугунолитейные заводы, мрачные и неприступные на фоне
вечереющего неба. Несмотря на воскресенье, что-то юное, энергичное,
оживленное чувствовалось в атмосфере этих улиц. С интересом смотрел Юджин
на конки, дожидавшиеся пассажиров. В одном месте переправа через реку
производилась на канатном пароме; это была грязная, неприглядная речонка,
но во всю ее ширь теснилось множество судов, а по обоим берегам тянулись
огромные амбары, зерновые элеваторы, угольные склады - архитектура насущных
нужд большого города. Воображение Юджина разыгралось. Как хорошо было бы
передать эту картину в черных тонах, лишь кое-где тронув красным или
зеленым огни вдоль мостов и на судах. В некоторых журналах художники делают
такие вещи, но у них это получается недостаточно живописно.
Поезд, пробираясь среди длинных составов, подошел к бесконечной крытой
платформе, где под гигантской выпуклой крышей из стекла и стали шипело штук
двадцать дуговых фонарей. Толпы людей сновали взад и вперед, пыхтели
паровозы, гулко звонили колокола.
У Юджина не было в этом городе ни родных, ни знакомых - никого, к кому
он мог бы обратиться, но он не испытывал одиночества. Новая, невиданная
картина жизни захватила его целиком. Он вышел из вагона и неторопливым
шагом направился к выходу, гадая, куда идти. На углу, в свете зажженного
фонаря, ему бросилась в глаза дощечка с надписью "Мэдисон-стрит". Он
взглянул вдоль улицы: по обе стороны ее, уходя вдаль, выстроились магазины,
тащились конки, торопливо сновали пешеходы. "Какое зрелище!" - мелькнуло у
него в голове, и он повернул на запад. Погруженный в размышления, прошел он
мили три, и только когда совсем стемнело, спохватился, что не позаботился о
еде и ночлеге. Добродушный толстяк, сидевший на стуле с плетеным сиденьем у
ворот извозного двора, казалось, сулил все необходимые сведения.
- Вы не знаете, где здесь поблизости сдается комната? - спросил Юджин.
Человек, наслаждавшийся вечерним воздухом, внимательно оглядел его.
Это был владелец двора.
- Вон там, через улицу, в доме семьсот тридцать два, живет одна
пожилая женщина, - сказал он. - У нее как будто есть комната. Может, она
пустит вас.
Молодой человек явно внушал ему доверие.
Юджин перешел на ту сторону и позвонил у двери первого этажа. Ему
открыла высокая приветливая женщина. В ее облике было что-то материнское.
Волосы ее были белы.
- Что вам угодно? - спросила она.
- Джентльмен вот там, у извозного двора, сказал мне, что у вас можно
снять комнату.
Женщина ласково улыбнулась. Растерянность юноши, его сияющие от
возбуждения глаза, а также одежда и манеры выдавали провинциала.
- Да, войдите, - сказала она. - У меня есть комната. Можете ее
посмотреть.
Это была маленькая спальня, совершенно изолированная, окнами на улицу
- опрятная, скромная, удобная.
- Она мне нравится, - сказал Юджин.
Женщина снова улыбнулась.
- Платить мне будете два доллара в неделю, - сказала она.
- Хорошо, - сказал Юджин, ставя на пол свой чемодан. - Я беру ее.
- Вы ужинали? - спросила женщина.
- Нет, но я скоро пойду прогуляться, посмотреть город и найду, где
поесть.
- А то я накормлю вас, - предложила хозяйка.
Юджин поблагодарил ее, и она опять улыбнулась. Вот что Чикаго делает с
провинцией - забирает у нее молодежь.
Юджин открыл ставни, стал на колени и облокотился на подоконник. Он
смотрел на улицу, где все казалось ему необыкновенным. Витрины залиты
огнями. Люди спешат, - как гулко раздаются их шаги! И куда ни глянешь, - на
восток, на запад, - везде то же самое, повсюду большой, огромный,
изумительный город. Как хорошо здесь! Теперь он это знает. Ради этого
стоило приехать. Как мог он так долго сидеть в Александрии! Он здесь
устроится, непременно устроится. Он был глубоко уверен. Он знал это.
Чикаго в то время действительно представлял для новичка целый мир
возможностей и надежд. Тут было столько нового, еще не тронутого - все
находилось в стадии созидания. Протянувшиеся длинными рядами дома и
магазины были по большей части временными постройками - одноэтажными и
двухэтажными бараками, но кое-где попадались уже и трехэтажные и
четырехэтажные кирпичные здания, возвещавшие лучшее будущее. Торговый
центр, расположенный между озером и рекой, - между Северной и Южной
сторонами, - таил в себе неограниченные возможности, так как здесь были
сосредоточены магазины, обслуживавшие не только Чикаго, но и весь Средний
Запад. Тут были внушительные банки, конторы, огромные розничные магазины,
отели и постоянно бурлил людской поток, олицетворяющий юность, иллюзии,
безыскусственные мечтания миллионов людей. Попав сюда, вы начинали
чувствовать, что Чикаго - это неудержимый порыв, это людские надежды,
людские желания. Это был город, вливавший жизненные силы в каждую
колеблющуюся душу; новичка он заставлял грезить, пожилым внушал, что нет
такого тяжелого положения, которое не могло бы измениться к лучшему.
За всем этим скрывалась, конечно, борьба. Юность, надежды и энергия
вступали в бешеную гонку. Здесь надо было работать, не отставая, живей
поворачиваться, не зевать. Здесь необходимо было обладать инициативой.
Город требовал от человека самого лучшего, что было в нем, - иначе он
просто от него отворачивался. Как юность в своих смутных исканиях, так и
зрелость испытывали это на себе. Здесь не было места лежебокам.
Юджин, едва обосновавшись, понял это. На профессию наборщика он как-то
махнул рукой. С этим у него было покончено. Ему хотелось быть художником
или чем-то в этом роде, но он понятия не имел, как приступить к делу. Лучше
всего устроиться в газету, да вряд ли там принимают начинающих. А ведь он
ничего не умеет. Правда, его сестре Миртл очень нравились его наброски, но
что она понимает? Если бы он мог где-нибудь подучиться, найти кого-нибудь,
кто поучил бы его... А пока придется работать...
Прежде всего он, разумеется, попытал счастья в газетах, в этих
великолепных учреждениях, куда тянет всякого, кто хочет проложить себе
дорогу. Но Юджина испугали шумные редакции, хмурые заведующие
художественными отделами и заносчивые редакторы. Один из этих власть имущих
нашел небезынтересными те три-четыре наброска, которые показал ему Юджин,
но он был в дурном расположении духа, и - нет, ему никто не нужен. Он так и
сказал: "Нет, нам никого не надо". Юджин с горечью подумал, что, очевидно,
его и на этом поприще ждет провал.
Вся беда юноши заключалась в том, что его способности еще дремали.
Красота жизни, то изумительное, что есть в ней, уже держало его в своей
власти, но он еще не в состоянии был передать это в линиях и красках. Он
без конца бродил по шумным улицам, подолгу простаивал у витрин и часами
глядел на лодки, скользившие по реке, и на сновавшие по озеру суда. Как-то
днем, когда Юджин стоял на берегу озера, на горизонте показалась шхуна,
плывшая под всеми парусами, - первый корабль, который он увидел в своей
жизни. Чуткая душа его встрепенулась. Руки нервно сжались в кулаки, дрожь
пробежала по телу. Он сел на парапет и все смотрел и смотрел, пока шхуна не
скрылась из виду. Так вот они, великие озера! Каковы же должны быть великие
моря - Атлантический, Тихий, Индийский океаны. О море! Когда-нибудь он,
быть может, попадет в Нью-Йорк и увидит там море. Но оно и здесь перед ним
- в миниатюре, и какое оно изумительное!
Однако человек не может жить праздно, проводя время в мечтаниях на
берегу озера, у паромов и витрин, если у него нет средств к существованию,
а у Юджина их не было. Покидая отчий дом, он твердо решил добиться
самостоятельности. Он хотел иметь заработок, на который можно было бы
кое-как жить. Он хотел иметь возможность написать домой, что неплохо
устроился. Прибыли его вещи, от матери пришло ласковое письмо и немного
денег, однако деньги он отослал обратно - всего лишь десять долларов, но он
не так думал начинать новую жизнь. Он считал, что должен жить на
собственные средства - во всяком случае он решил попытаться.
Прошло десять дней, капиталы Юджина сильно поубавились, - у него
оставался доллар семьдесят пять центов, - надо было браться за любую
работу. Нечего было сейчас и думать о месте художника или даже наборщика.
Наборщик должен быть членом профессионального союза, а потому приходилось
брать, что подвернется, - и он стал ходить из магазина в магазин, предлагая
свои услуги. Убогие мастерские, в которых он справлялся о работе, были до
того неприглядны, что Юджин внутренне морщился; но он подавил свою
брезгливость. Он готов был взяться за какой угодно труд, хотя бы приказчика
в булочной, кондитерской или мануфактурном магазине.
Однажды он зашел наугад в большую скобяную лавку. Человек, к которому
он обратился, посмотрел на него с любопытством.
- Я могу вам предложить работу по ремонту печей, - сказал он.
Юджин не понял его, но охотно согласился. Ему положили шесть долларов
в неделю, - на это все же можно было существовать. Юджина проводили на
чердак, находившийся в ведении двух верзил-рабочих, мастеров по сборке,
окраске и починке печей. Они сердито объяснили своему новому помощнику, что
он должен будет счищать ржавчину со старых печей, а также помогать собирать
их, красить и переносить на склад, - в этой лавке ремонтировались для
продажи старые печи, которые хозяин скупал у старьевщиков по всему городу.
Юджину была отведена низкая скамья у окошка, где ему полагалось чистить
ржавые печи, но он часто забывал о работе, глядя вниз, в переулок, где во
дворах густо росла зеленая трава. Город был для него полон чудес, он манил
его каждой мелочью. Когда мимо проходил тряпичник, выкрикивая: "Тряпки,
железо покупаю!" - или торговец овощами зазывал: "Вот помидоры, картошка,
молодая кукуруза, зеленый горошек!" - Юджин поднимал голову и
прислушивался: эта своеобразная музыка находила в нем живой отклик. В
Александрии ничего похожего не услышишь. Все это было так непривычно. И
Юджин представлял себе, как он стал бы делать наброски, и мысленно
зарисовывал белье, развешанное во дворе на веревках, девушек с корзинками и
тому подобное.
Однажды, когда ему казалось, что он усердно трудится (он работал в
лавке уже две недели), один из мастеров крикнул ему:
- Эй ты, там, пошевеливайся! Не за то тебе платят, чтобы ты в окно
глазел.
Юджин застыл на месте. Он и не заметил, что бездельничает.
- А вам что за дело? - сказал он обиженно и вызывающе. До сих пор он
считал, что работает с этими людьми, как равный, и вовсе не подчинен им.
- Я тебе покажу, дерзкий мальчишка! - отозвался мастер постарше,
грубый малый, вылитый Билл Сайкс из "Оливера Твиста". - Ты у меня узнаешь,
кто твой начальник. Живей, говорю, и не нахальничать!
Эта неожиданная вспышка звериной грубости поразила Юджина. Зверь, за
которым он наблюдал на расстоянии, как мог бы наблюдать художник, и который
интересовал его как явление, теперь показал себя.
- Убирайтесь вы к дьяволу! - крикнул Юджин, лишь наполовину сознавая,
какой опасности он себя подвергает.
- Что такое? - заорал мастер и кинулся на него.
Он оттолкнул Юджина к стене и хотел было пнуть носком своего тяжелого,
подбитого гвоздями башмака. Юджин схватил с пола железную ножку от печки.
Он был бледен как полотно.
- Лучше не пробуйте! - угрожающе сказал он, крепко зажав в руке
железную ножку.
- Брось, Джим, - сказал другой мастер, понимавший всю неуместность
такой вспышки. - Не тронь его. Гони его лучше вон, если он тебе не
нравится.
- В таком случае проваливай ко всем чертям! - сказал великодушный
начальник Юджина.
Все еще держа в руке печную ножку, Юджин подошел к гвоздю, на котором
висели его пиджак и шляпа. Боясь, что нападение может повториться, он
осторожно прошел мимо противника. Тот склонен был снова дать ему тумака в
наказание за упрямство, но воздержался.
- Много понимаешь о себе, щенок. Проснись, сонная харя! - сказал он,
когда Юджин направился к выходу.
Юноша тихонько проскользнул за дверь, чувствуя себя униженным и
опозоренным. Какая сцена! Его, Юджина Витла, чуть не пнули ногой, чуть не
вытолкали пинками вон, - и это на работе, за которую платят шесть долларов
в неделю! На секунду острая спазма сдавила ему горло, но постепенно
отлегло. Ему хотелось плакать, но он не мог. Он спустился вниз и подошел к
конторке - лицо и руки у него были измазаны краской.
- Я ухожу, - сказал он нанявшему его человеку.
- Ладно. А что случилось?
- Эта скотина мастер хотел ударить меня ногой, - объяснил Юджин.
- Да, они довольно наглые ребята, - согласился хозяин. - Я так и
думал, что вы с ними не поладите. Тут нужен человек покрепче вашего.
Получите.
Он выложил на стол три с половиной доллара. Юджин с удивлением
выслушал этот странный ответ. Он должен был поладить с этими людьми! А они
не обязаны ладить с ним? Так вот какую жестокость таит в себе большой
город!
Юджин вернулся домой, умылся и снова вышел на улицу, так как теперь не
время было сидеть без работы. Неделю спустя он нашел место агента в конторе
по продаже недвижимого имущества; он должен был узнавать и сообщать номера
пустующих домов и наклеивать на окна ярлычок с надписью: "Сдается". Это
приносило восемь долларов в неделю и открывало кой-какие перспективы.
Юджина это место вполне устраивало, но не прошло и трех месяцев, как
контора обанкротилась. Близилась осень, и надо было думать о зимнем костюме
и теплом пальто, но Юджин не писал родным о своих злоключениях. Что бы ни
было на самом деле, ему хотелось, чтобы они думали, будто он преуспевает.
Остроту и некоторую горечь его впечатлениям придавало зрелище роскоши,
подступавшей к нему с разных концов. Его восхищали такие улицы, как
Мичиган, Прери и Эшленд-авеню, а также бульвар Вашингтона, - районы,
застроенные прекрасными домами, каких Юджин до сих пор никогда не видел. Он
был поражен их великолепием, красотой окружающих газонов, зеркальными
окнами, блеском выездов и слуг. Впервые в жизни увидел он швейцаров в
богатой ливрее, стоящих у дверей. Он видел издали молодых девушек и женщин,
казавшихся ему чудом красоты и таких изысканных в своих нарядах, видел
молодых людей с горделивой осанкой. Должно быть, это и были представители
"общества", о которых постоянно писали в газетах. Юджин еще не умел
разбираться в этом. Красивая одежда и изысканная роскошь были для него
свидетельством высокого общественного положения. Впервые у него открылись
глаза, и он увидел бездонную пропасть между тем, что ждет новичка из
провинции, и теми благами, которыми располагает мир, - вернее, теми, что
щедро сыплются на немногих, стоящих на самом верху. Все это несколько
отрезвило, но и огорчило его. Жизнь была полна несправедливости.
В эти осенние дни, когда листва на деревьях стала бурой и
пронизывающий ветер гнал перед собой клубы дыма и тучи пыли, он убедился,
что город умеет быть жестоким. Навстречу попадались люди в потрепанной
одежде, угрюмые и изможденные, с запавшими глазами, из которых глядело
глубокое отчаяние. Очевидно, их довела до этого тяжелая жизнь. Если они
просили милостыню, - правда, к Юджину обращались редко, так как вид его
отнюдь не говорил о довольстве, - то обычно жаловались на жизненные
неудачи. Ведь так легко потерпеть крушение. Можно попросту умереть с
голоду, если не глядеть в оба, - город быстро научил этому Юджина.
В эти дни его грызла тоска. Юджин был не очень общителен и к тому же
склонен к самоанализу. Он не имел возможности обзавестись друзьями, по
крайней мере так он думал, и потому либо одиноко бродил вечерами по улицам,
наблюдая жизнь большого города, либо сидел дома в своей комнатушке. Миссис
Вудраф, его квартирная хозяйка, была добра и достаточно заботлива, но уже
не молода, - не о таком обществе мечтал Юджин. Он думал о девушках и о том,
как грустно, что нет ни одной, с кем можно было бы перемолвиться словом.
Стеллы нет - с этой мечтой покончено. Когда-то он встретит другую, похожую
на нее?
В конце месяца, в течение которого он вынужден был истратить часть
денег, присланных матерью для покупки в рассрочку костюма, Юджин, наконец,
устроился возчиком в прачечную, и эта работа, за которую платили десять
долларов в неделю, представлялась ему очень хорошей. Время от времени,
когда он чувствовал себя не слишком усталым, он брался за карандаш и делал
наброски, но все они казались ему бездарными. А потому он продолжал
работать в прачечной и развозить белье, тогда как ему следовало бы искать
места в какой-нибудь редакции или учиться живописи.
В ту зиму Миртл написала ему, что Стелла Эплтон уехала в Канзас, куда
перебрался ее отец, что мать хворает и просит Юджина хоть на неделю
приехать домой. Незадолго перед этим Юджин познакомился с одной
девушкой-шотландкой, по имени Маргарет Дафф, работавшей в той же прачечной;
он быстро сошелся с ней, и эта связь положила начало его отношениям с
женщинами. До этого он не знал женщин и с тем большей горячностью отдался
теперь переживаниям, которые пробудили в его характере новую черту, если не
порочную, то во всяком случае разрушительную и дезорганизующую. Он любил
женщин, любил красивые линии их тела, их внешнее очарование, а впоследствии
должен был полюбить и душевную красоту (он и сейчас ее любил, только
смутно, бессознательно), но его идеал женщины еще не был ему ясен. Маргарет
Дафф была непосредственна, добра и обладала некоторой грацией и
миловидностью. Вот, пожалуй, и все. Но, найдя для себя благоприятную почву,
чувственность Юджина стала быстро расти и за несколько недель почти целиком
завладела им. Он дня не мог прожить без этой девушки, а она охотно шла ему
навстречу, лишь бы их связь не слишком бросалась в глаза. Маргарет слегка
побаивалась родителей, но они, люди рабочие, рано ложились и спали крепко.
Они, по-видимому, ничего не имели против ее встреч с молодыми людьми. Юджин
был у нее не первый.
В продолжение трех месяцев страсть их была безудержна. Юджин проявлял
жадность, ненасытность, а девушка, хоть и более холодная, рада была угодить
возлюбленному. Ей льстил его пыл, жаркое пламя, которое она в нем зажгла;
вскоре, однако, она почувствовала утомление. Затем стала сказываться
разница натур, противоположность вкусов, взглядов, стремлений. Юджину в
сущности не о чем было говорить с Маргарет, он не мог найти в ней отклика
на свои более тонкие переживания. Она же не встречала в нем интереса к тем
пустякам, которые ее занимали, - к остротам, услышанным с эстрады, к
забавным замечаниям знакомых молодых людей и девушек. Маргарет умела
одеться, но во всем, что касалось искусства, литературы, социальных
проблем, была совершеннейшей невеждой, тогда как Юджин, при всей своей
молодости, горячо отзывался на все, что происходило в мире. Ему были близки
имена великих людей - Карлейля, Эмерсона, Торо, Уитмена, - дороги отзвуки
их великой славы. Он читал о гениальных философах, художниках,
композиторах, которые метеорами пронеслись по небу западного мира, и
размышлял. Его волновало смутное предчувствие, что и он призван совершить
нечто великое, и в своем юношеском энтузиазме он уже наполовину верил, что
это будет очень скоро. Он знал, что девушка, с которой он сошелся, не
удержит его надолго. Она увлекла его, но, увлеченный, он оставался
господином, критиком и судьей. У него не раз мелькала мысль, что она ему не
нужна, что он может найти кого-нибудь получше.
Естественно, что такие мысли неизбежно должны были убить страсть, как
пресыщение неизбежно должно было породить такие мысли. Маргарет постепенно
охладевала к Юджину. Ее злило его высокомерие, его порой надменный тон. Они
ссорились из-за пустяков. Как-то вечером он с обычной заносчивостью
заметил, что ей следовало бы сделать то-то и то-то.
- Брось, пожалуйста, командовать, - сказала она. - Ты всегда со мной
разговариваешь, будто я твоя собственность!
- Так оно и есть, - сказал он шутя.
- Ты так думаешь! - вспыхнула она. - Найдутся и другие.
- Ну и отправляйся к ним, когда тебе будет угодно. Я не возражаю.
Его тон задел ее за живое, хотя Юджин сказал это больше в шутку, чем
всерьез, и в действительности ничего такого обидного не имел в виду.
- Мне сейчас угодно! Незачем ходить ко мне, раз ты этого не хочешь.
Обойдусь и без тебя.
Она вызывающе вскинула голову.
- Не дури, Маргарет, - сказал он, поняв, какое вызвал озлобление. - Ты
вовсе этого не думаешь.
- Не думаю? А вот посмотрим!
Она отошла в противоположный угол. Он последовал за нею, но ее гнев
снова пробудил в нем раздражение.
- Впрочем, как хочешь, - сказал он, постояв в нерешительности. - Я
пойду, пожалуй.
Она ничего не ответила, ни о чем не просила, ничего не предлагала.
Юджин пошел за шляпой и пальто.
- Хочешь поцеловать меня на прощание? - спросил он вернувшись.
- Нет - холодно ответила она.
- Покойной ночи, - сказал он.
- Покойной ночи, - равнодушно отозвалась она.
Они так и не помирились окончательно, хотя отношения их и продолжались
еще некоторое время.
Сканирование и проверка текста : HarryFan, 20 March 2001
Подготовка к WEB-публикации: Корнейчук Дмитрий, 2004 год
Теодор Драйзер "Гений" - полный текст романа