Глава 14
( Книга 3 )
Мистер
Кетчумен, однако, сумел узнать от Клайда ничуть не больше,
чем
Мейсон и Смилли.
Весьма искусный там, где надо было по чьим-то
путаным
показаниям
составить наиболее верное представление о факте, он
не столь
успешно разбирался
в области чувств, что было необходимо
в случае с
Клайдом. Он
был слишком строгим законником, холодным и
бесстрастным. А
потому, промучив
Клайда четыре долгих часа в жаркий июльский день, он
под
конец вынужден
был отступиться, убежденный, что
свет еще не видал
злоумышленника,
столь жалкого, неумелого и неловкого,
как этот Клайд
Грифитс.
В
свое время, после отъезда Смилли, Мейсон отправился
с Клайдом на
озеро Большой
Выпи и там разыскал штатив и фотографический
аппарат, а
кроме того,
выслушал от Клайда еще немало
лжи. Теперь он сообщил
Кетчумену,
что хотя Клайд и утверждает,
будто у него не
было
фотографического
аппарата, однако он, Мейсон,
имеет доказательства
противного:
аппарат у Клайда был, и он взял его с собою, когда уезжал
из
Ликурга. Однако
на вопрос Кетчумена Клайд только и сумел
ответить, что
аппарата он
с собою не брал и что найденный штатив
вовсе не от его
аппарата;
ложь эта безмерно возмутила Кетчумена, и он решил больше
ни о
чем с ним
не спорить.
Однако
Брукхарт поручил Кетчумену, каковы бы ни были его личные
выводы
насчет Клайда,
выбрать для него адвоката, - это необходимо, поскольку
речь
идет по меньшей
мере о милосердии Грифитсов, если не
об их чести, а
Грифитсы западные,
как уже объяснил ему Брукхарт, не имеют
ни гроша и
вообще нежелательно
впутывать их в это дело. Поэтому Кетчумен решил найти
защитника
до своего отъезда. И, совершенно
не разбираясь в местной
политической
ситуации, он отправился к
Айре Келлогу, директору
национального
банка округа Катараки; Келлог (Кетчумен этого не знал)
был
одним из видных
деятелей местной организации демократической
партии. В
силу своих
религиозных и моральных воззрений
этот Келлог был крайне
возмущен преступлением,
в котором обвиняли Клайда. Но, с другой стороны,
он прекрасно
знал, что дело это прокладывает путь
для новых успехов
республиканской
партии на приближающихся выборах, и, поразмыслив,
решил:
не следует
упускать возможность как-то противодействовать Мейсону.
Судьба
в образе Клайда
и совершенного им преступления явно
благоприятствовала
республиканской
партийной машине.
Суть
в том, что с тех пор, как было обнаружено это
убийство, Мейсон
стал пользоваться
такой широкой известностью чуть ли не по всей
стране,
какой с незапамятных
времен не знавал ни один прокурор
в этих краях.
Корреспонденты
газет, репортеры, художники из таких отдаленных
городов,
как Буффало,
Рочестер, Чикаго, Нью-Йорк и Бостон, приезжали
сюда, чтобы
проинтервьюировать,
зарисовать или сфотографировать Клайда,
Мейсона,
оставшихся
в живых членов семьи Олден и прочих, - и
все это знали и
видели. А
в местном обществе Мейсон
стал объектом единодушного
восхваления,
и даже избиратели-демократы по всей провинции присоединялись
в этом
отношении к республиканцам, утверждая,
что Мейсон человек
правильный,
что он обращается с убийцей
в точности так, как тот
заслуживает,
и что все деньги и положение Грифитсов и семьи
той богатой
девушки, которую,
как видно, преступник пытался
покорить, нимало не
повлияли на
этого народного трибуна. Вот это настоящий
прокурор! "Уж,
будьте уверены,
этот время зря терять не станет!"
И
действительно, перед приездом Кетчумена
следователь и понятые в
присутствии
и даже под руководством Мейсона рассмотрели
обстоятельства
смерти Роберты
и порешили, что девушка умерла в результате преступления,
задуманного
и осуществленного неким Клайдом Грифитсом,
находящимся в
настоящее
время в бриджбургской тюрьме, где он и
должен оставаться в
ожидании решения
окружного совета присяжных, на рассмотрение
которого
должно быть
представлено в ближайшем будущем его дело. И Мейсон,
как уже
всем было
известно, намеревался просить губернатора о созыве чрезвычайной
сессии Верховного
суда, а следовательно, и о немедленном созыве
сессии
окружного
совета присяжных, с тем чтобы совет рассмотрел все показания
и
улики и решил
вопрос о предании Клайда суду или о его
освобождении. И
тут-то является
Кетчумен и спрашивает, нельзя ли подыскать
способного
адвоката,
которому можно поручить защиту
Клайда. Радуясь случаю
нейтрализовать
деятельность Мейсона, Келлог сразу подумал о некоем
Элвине
Белнепе ("Белнеп
и Джефсон, адвокаты"); он уже дважды был сенатором
штата,
три раза представителем
демократической партии в совете
округа, и в
последнее
время многие видные демократы считали, что его следует
выдвинуть
на один из
самых высоких постов, как только демократической партии
удастся
взять в свои
руки административный аппарат округа. В самом деле,
всего три
года назад
в борьбе за пост прокурора этот Белнеп
был самым опасным
соперником
Мейсона из всех кандидатов демократического
списка. В
политическом
отношении он был настолько подходящий человек,
что в этом
году его собирались
выдвинуть кандидатом на то самое
место окружного
судьи, на
которое рассчитывал Мейсон. И
если бы не неожиданные и
поразительные
события, связанные с Клайдом, Белнеп, по
общему мнению,
попав в списки
кандидатов, был бы избран. Мистер Келлог
не потрудился
объяснить
Кетчумену все сложные детали этой весьма любопытной
политической
ситуации,
но сообщил, что в качестве оппонента Мейсону Белнеп
- человек
исключительно
подходящий, почти идеальный.
После
этого небольшого предисловия Келлог предложил
лично проводить
Кетчумена
в контору "Белнеп и Джефсон", которая помещалась
напротив.
Они
постучались к Белнепу; их впустил очень симпатичный
с виду человек,
лет сорока
восьми, подвижный, среднего роста; его серо-голубые
глаза сразу
показались
Кетчумену окнами, из которых смотрел явно проницательный,
хотя,
может быть,
и не слишком могучий и разносторонний ум.
Белнеп
умел так себя держать, что все окружающие
уважали его. Он
окончил университет.
В юности благодаря своей внешности,
состоянию и
общественному
положению (его отец был судья
и сенатор) он вдоволь
насладился
тем, что можно назвать жизнью искателя приключений,
и "потому
вся эта неловкость
и связанность, страстные порывы и тяготение к
другому
полу - то,
что все еще волновало Мейсона и нередко решающим образом
влияло
на его
поведение, - для Белнепа давно
отошло в прошлое; душевная
уравновешенность
и терпимость позволяли ему недурно разбираться в морально
и социально
запутанных (но не чересчур уж из ряда вон выходящих)
случаях,
которые встречались
ему в жизни.
Конечно,
этот человек по самой природе своей способен был
подойти к
такому делу,
как дело Клайда, без неистовой страстности Мейсона.
Он сам,
когда ему
было двадцать лет, попал в трудное положение, оказавшись
между
двумя девушками:
с одной он только играл, а в другую был серьезно влюблен.
Соблазнив
первую и оказавшись перед нелегким
выбором - жениться или
бежать, -
он выбрал бегство. Но прежде рассказал обо всем
отцу, и тот
посоветовал
ему уехать в отпуск, а тем временем
обратились к услугам
домашнего
врача; в результате, затратив
тысячу долларов и оплатив
необходимые
расходы на устройство беременной подружки сына в Утике,
отец в
конце концов
выручил Элвина из затруднительного
положения и сделал
возможным
его возвращение, а затем и женитьбу на другой девушке.
Поэтому,
хотя Белнеп отнюдь не сочувствовал
более жестокому и
решительному
образу действий, при помощи которого
Клайд, если верить
обвинению,
пытался избежать ответственности (никогда за все
годы своей
юридической
практики Белнеп не мог постичь психологию убийцы), все
же он
склонялся
к мысли, что Клайд был ослеплен и околдован любовью.
Ходили же
слухи о
его романе с какой-то богатой
девушкой, чье имя пока не
предавалось
огласке. И разве не был он беден, тщеславен и честолюбив?
По
слухам, так
оно и было, и Белнеп подумывал даже, что при
создавшемся в
округе политическом
положении он мог бы, к немалой выгоде для
себя и,
пожалуй, к
большому разочарованию мистера Мейсона,
неплохо построить
защиту или
по крайней мере создать ряд судебных препирательств
и отсрочек,
ввиду которых
мистеру Мейсону будет не так легко заграбастать
должность
судьи округа,
как он воображает. Разве нельзя сейчас при помощи энергичных
юридических
приемов, несмотря на нарастающую враждебность общества
и даже
именно из-за
нее, ходатайствовать о перенесении разбора
дела в другой
округ или
же об отсрочке, нужной для подбора новых
показаний? В этом
случае процесс
начнется только тогда, когда
Мейсон уже не будет
прокурором.
Белнеп вместе со своим компаньоном, молодым юристом
Рубеном
Джефсоном,
недавно переехавшим из штата Вермонт, уже думал об этом.
И
вот явился мистер Кетчумен в сопровождении мистера Келлога.
И затем
совещание
с мистером Кетчуменом и Келлогом, причем последний,
ссылаясь на
политическую
ситуацию, доказывал, что Белнеп поступил весьма благоразумно,
взяв на себя
защиту. И поскольку Белнеп сам был крайне заинтересован
этим
делом, он,
посовещавшись со своим молодым компаньоном, быстро согласился.
В конечном
счете это не может повредить его политической карьере,
как бы
ни была сейчас
настроена публика.
А
после того, как Кетчумен вручил Белнепу задаток
и рекомендательное
письмо к Клайду,
Белнеп попросил Джефсона вызвать по телефону Мейсона
и
сообщить ему,
что "Белнеп и Джефсон", как адвокаты, которым
Сэмюэл Грифитс
поручил защиту
своего племянника, ожидают от него, Мейсона,
подробного
письменного
сообщения обо всех предъявленных Клайду Грифитсу
обвинениях,
равно как
и обо всех свидетельских показаниях
и уликах, и просят
познакомить
их с протоколами вскрытия трупа и донесением следователя.
Их
интересует
также, возбуждено ли ходатайство
о внеочередной сессии
Верховного
суда, и если таковая состоится, то какой назначен судья
и где и
когда соберется
совет присяжных. Кстати, прибавил Белнеп, они слышали,
что
тело мисс
Олден уже отправлено на ее родину для погребения, -
так вот, он
и его коллега
Джефсон просят о немедленном разрешении
вырыть тело из
земли, чтобы
его могли теперь осмотреть врачи, приглашенные защитой.
Мейсон
сперва запротестовал, но в конце концов согласился,
так как ему
все равно
пришлось бы подчиниться
соответствующему распоряжению
председателя
Верховного суда.
Когда
все это было улажено, Белнеп заявил, что он отправляется
в тюрьму
для свидания
с Клайдом. Час был поздний, а он еще не обедал, и ему
теперь
негде было
пообедать, но он хотел потолковать по душам с этим юношей,
от
которого,
по словам Кетчумена, ничего не удавалось
добиться. Белнепа
подгоняло
желание потягаться с Мейсоном
и убеждение, что благодаря
особенностям
своего характера он наилучшим образом поймет Клайда,
и его
профессиональное
любопытство было возбуждено до предела. Сколько романтики
и драматизма
в этом преступлении! Что за девушка эта
Сондра Финчли, о
которой ему
уже рассказали под большим секретом? Нельзя
ли как-нибудь
привлечь ее
к защите Клайда? Ему уже сообщили, что ее имя не должно
быть
упомянуто,
- этого требуют интересы высокой политики. Ему и в самом
деле
не терпелось
поговорить с этим хитрым, честолюбивым
и легкомысленным
юношей.
Придя
в тюрьму и показав шерифу Слэку письмо
от Кетчумена, Белнеп
попросил,
чтобы его в виде особого одолжения провели в такое место
подле
камеры Клайда,
откуда он мог бы сперва,
оставаясь незамеченным,
понаблюдать
за арестованным. Поэтому Белнепа потихоньку повели во
второй
этаж, открыли
дверь в коридор, куда выходила камера Клайда,
и позволили
войти туда
одному. Подойдя к камере на расстояние нескольких
шагов, он
увидел Клайда,
который в эту минуту лежал на железной койке лицом
вниз,
охватив голову
руками; все его тело безвольно обмякло; рядом стоял
поднос
с нетронутой
едой. Дело в том, что после
ухода Кетчумена и второй
безуспешной
попытки убедить кого-то своей пустой и бессмысленной
ложью
Клайд совсем
приуныл. Он настолько пал духом,
что лежал на койке,
заливаясь
слезами, и плечи его вздрагивали от беззвучных рыданий.
Увидев
это и вспомнив
свои собственные юношеские проделки, Белнеп ощутил
острую
жалость. Бездушный
убийца не станет плакать, решил он.
Он
подошел к двери камеры и, немного помедлив, заговорил:
-
Ну, ну, Клайд! Это совсем ни к чему. Нельзя так падать
духом. Ваше
дело, может
быть, не так уж безнадежно, как вы думаете.
Садитесь-ка и
потолкуйте
с адвокатом, которому кажется, что он может для
вас кое-что
сделать, -
хотите? Меня зовут Белнеп, Элвин
Белнеп. Я живу тут, в
Бриджбурге,
и меня прислал к вам этот парень, который недавно был
у вас, -
как его, Кетчумен,
что ли? Вам он как будто не очень пришелся по душе?
Ну,
мне тоже.
Он, я думаю, человек не нашего склада. Но вот письмо,
которым он
уполномочивает
меня быть вашим защитником. Хотите взглянуть?
Он
сказал все это весело и уверенно и протянул письмо сквозь
железную
решетку, к
которой нерешительно и с любопытством подошел
Клайд. Голос
этого человека
звучал как-то очень искренне, непривычно, в нем
было как
будто и сочувствие
и понимание, и это придало Клайду храбрости.
Он без
колебаний
взял письмо, просмотрел его и вернул с улыбкой.
-
Ну вот, я так и думал, - продолжал Белнеп ободряюще,
очень довольный
произведенным
эффектом, который он целиком
приписал своему личному
обаянию. -
Так-то лучше. Я знаю, мы с вами поладим. Я это
чувствую. Вы
можете говорить
со мной так же свободно и доверчиво, как
с собственной
матерью. И
вам нечего опасаться, что хоть одно сказанное мне слово
дойдет
еще до чьих-либо
ушей, если вы сами этого не захотите, понятно?
Ведь я
буду вашим
защитником, Клайд, если вы согласны, а вы будете моим
клиентом.
Мы с вами
сядем вдвоем завтра или когда хотите, и вы расскажете
мне все,
что, по-вашему,
мне следует знать, а я скажу вам,
что мне, по-моему,
следует знать
и могу ли я вам помочь. И я намерен доказать вам, что,
так
или иначе
помогая мне, вы помогаете сами себе. Понятно? И, черт
возьми, я
сделаю все,
что только в моих силах, чтобы вытащить вас из этой
истории.
Ну, что вы
на это скажете?
Он
улыбнулся ободряюще и сочувственно, даже ласково. И
Клайд впервые за
время своего
пребывания здесь почувствовал, что нашелся кто-то, кому
можно
довериться
без риска, и уже думал, что, пожалуй, самое лучшее -
рассказать
этому человеку
все, решительно все... Он не мог бы сказать -
почему, но
Белнеп ему
нравился. Клайд тотчас, хотя и смутно, почувствовал,
что этот
человек понимает
его и, может быть, даже отнесется к нему с сочувствием,
если узнает
все или почти все. Белнеп разъяснил Клайду, как его
врагу -
Мейсону -
хочется непременно добиться его осуждения и как, если
только он,
Белнеп, составит
приемлемый план защиты, он наверняка
сумеет оттянуть
рассмотрение
дела, а к тому времени этот тип перестанет быть прокурором.
И
Клайд заявил,
что если мистер Белнеп даст ему ночь на
размышление, то
завтра или
в любое время, когда мистер Белнеп пожелает прийти
снова, он
расскажет
ему все.
А
на следующий день Белнеп сидел на стуле, напротив Клайда,
грыз плитку
шоколада и
слушал, а Клайд, сидя на железной
койке, выкладывал свою
историю, -
все подробности своей жизни со времени приезда в Ликург:
о том,
как и почему
он приехал сюда, о девочке, убитой в Канзас-Сити (но
он не
упомянул о
газетной вырезке забыв, что сохранил ее); о встрече
с Робертой,
о своем страстном
влечении к ней, о ее беременности и
о том, как он
старался выручить
ее из беды, - и далее о том, как она грозила выдать
его,
и тут ему
попалась та заметка в газете, - и
он наконец, в безмерном
отчаянии и
страхе, попытался проделать то же.
Но сам он никогда не
додумался
бы до такого - мистер Белнеп должен это понять. И ведь
он же не
убил ее. Нет,
не убил. Что бы там ни думал мистер Белнеп, но
в этом он
должен ему
поверить. Он вовсе не хотел ее ударить. Нет, нет, нет!
Это была
несчастная
случайность. У него был фотографический
аппарат, и штатив,
найденный
Мейсоном, это, конечно, его
штатив. Он спрятал его под
поваленным
деревом, после того как нечаянно ударил Роберту
аппаратом, и
потом видел,
как аппарат потонул, - без сомнения, он и сейчас лежит
на дне
вместе с пленкой,
где сняты сам Клайд и Роберта, если только
пленка не
размокла в
воде. Но он ударил ее не намеренно. Нет! Он этого не
хотел. Она
потянулась
к нему, и он толкнул ее,
но это вышло нечаянно. Лодка
перевернулась...
И Клайд постарался возможно точнее описать,
как перед
этим он словно
оцепенел, был в каком-то столбняке, потому что, зайдя
так
далеко, не
мог дойти до конца.
А
между тем Белнепа под конец и самого утомил и смутил
этот странный
рассказ; он
понимал, что все это просто невозможно
изложить обычному
составу присяжных
в здешней глуши, не говоря уже о том, чтобы убедить
их в
безобидности
столь мрачных и жестоких планов
и поступков. Наконец,
усталый, растерянный
и недоумевающий, он встал и положил руки
на плечи
Клайда.
-
Ну, вот что, Клайд, - сказал он. - Я думаю, на
сегодня хватит. Я
понимаю, что
вы пережили и как все это произошло, и я вижу, как вы
устали.
Я очень рад,
что вы рассказали мне все начистоту, - я ведь знаю,
это вам
было нелегко.
Но сейчас, по-моему, вам не следует больше говорить.
У нас
еще будет
время, а пока я должен кое-что уладить. Завтра или
послезавтра
мы с вами
обсудим некоторые подробности этого дела.
Ложитесь-ка сейчас
спать и отдохните.
Вам понадобятся силы для той работы, которую нам с вами
скоро придется
проделать. А пока что не волнуйтесь, это совершенно
ни к
чему, понятно?
Я вас вытащу из этой истории, вернее, мы
вдвоем - мой
компаньон
и я. Как-нибудь на днях я приведу его
к вам. Он вам тоже
понравится.
Но я хочу, чтобы вы подумали над двумя условиями и твердо
их
соблюдали.
Во-первых, никому не позволяйте ничем запугать себя
и помните,
что я или
мой коллега будем по крайней мере раз в день навещать
вас, и
если вам надо
будет что-нибудь сказать или спросить, вы
всегда сможете
поговорить
об этом с нами. И, во-вторых,
ни с кем ни о чем
не
разговаривайте:
ни с Мейсоном, ни с шерифом, ни с тюремщиками - ни с
кем,
если только
я вам не скажу, что это нужно. Ни с кем, слышите! И
главное -
не плачьте
больше. Потому что, будь вы чисты, как ангел, или
черны, как
сам дьявол,
наихудшее, что вы можете сделать, - это плакать перед
кем бы
то ни было.
Ни публика, ни тюремщики этого не понимают;
по их мнению,
слезы всегда
означают слабость или признание вины. А мне не хотелось
бы,
чтобы они
думали о вас что-либо подобное, особенно когда я знаю,
что вы
действительно
невиновны. Теперь я знаю это. Я верю в это, понятно?
Так что
не вешайте
носа перед Мейсоном и прочими.
В
самом деле, я хотел бы, чтобы вы впредь начали
понемножку смеяться
или хоть улыбаться.
Держитесь веселее, когда здороваетесь с ними со всеми.
Знаете, у
юристов есть старая пословица,
что сознание собственной
невиновности
придает человеку спокойствие. Помните, что вы не виновны,
и
не смотрите
как виноватый. Не сидите с таким видом,
будто вы потеряли
последнего
друга, - ничего такого не случилось. С вами я и мой
коллега -
мистер Джефсон.
Через день-два я его к вам приведу. Относитесь к нему
так
же, как ко
мне. Можете ему довериться: он в некоторых
отношениях даже
более умелый
законник, чем я. Завтра я принесу вам парочку книг,
журналы,
газеты - почитайте,
поглядите иллюстрации. Это вас отвлечет от тревожных
мыслей.
Клайд
слабо улыбнулся и кивнул.
-
Да, еще одно: я не знаю, верующий ли вы? Но
так или иначе, если
только вам
это предложат, советую исправно посещать
здесь воскресное
богослужение.
Народ у нас тут набожный, и я хотел бы, чтобы вы производили
возможно лучшее
впечатление. Не обращайте внимания на то, что люди скажут
и как посмотрят,
- делайте, как я говорю. А если этот
Мейсон или еще
кто-нибудь
из здешней публики станет и дальше к вам приставать,
напишите
мне записочку.
Ну, а теперь я пошел, так что улыбнитесь мне повеселее
на
прощанье и
потрудитесь встретить меня улыбкой, когда я приду в
следующий
раз. И не
болтайте, поняли?
Он
встряхнул Клайда за плечи, похлопал по спине и вышел
из камеры, но
про себя подумал:
"А вправду ли я верю, что этот парень так невинен,
как
он говорит?
Можно ли неумышленно так ударить девушку?
И потом отплыть
прочь, потому
что, как он говорит, он боялся, что она может его потопить?
Скверно! Скверно!
Какие двенадцать человек этому поверят? А этот чемодан,
а две шляпы,
а пропавший костюм! И, однако, он клянется, что
ударил ее
нечаянно.
Но как же со всеми его планами - с намерением, которое
не менее
преступно
в глазах закона? Правду он говорит или лжет даже
теперь, быть
может, стараясь
обмануть не только меня, но и себя? И этот фотографический
аппарат...
Надо бы раздобыть его, пока его не нашел и не предъявил
Мейсон.
И этот костюм.
Я должен найти его и, пожалуй, упомянуть
о нем, чтобы
опровергнуть
мнение, что он был спрятан... сказать, что он все время
был у
нас... что
он был отправлен в Ликург в чистку. Но нет, нет... минуточку...
об этом еще
надо подумать.
И
так далее, пункт за пунктом... И в то же время он устало
думал, что
лучше, пожалуй,
вовсе и не пробовать использовать
рассказ Клайда, а
сочинить что-нибудь
другое, какой-то измененный и смягченный
вариант,
который кажется
не таким жестоким и будет в глазах закона не столь близок
к убийству.
Сканирование и редактирование текста:
HarryFan, 20 March 2001
|