Глава  14    ( Книга 3 )                                               

   Мистер Кетчумен, однако, сумел узнать от Клайда ничуть не  больше,  чем

Мейсон и Смилли. Весьма искусный там, где надо  было  по  чьим-то  путаным

показаниям составить наиболее верное представление о факте,  он  не  столь

успешно разбирался в области  чувств,  что  было  необходимо  в  случае  с

Клайдом. Он был слишком строгим законником,  холодным  и  бесстрастным.  А

потому, промучив Клайда четыре долгих часа в жаркий июльский день, он  под

конец  вынужден  был  отступиться,  убежденный,  что  свет  еще  не  видал

злоумышленника, столь жалкого,  неумелого  и  неловкого,  как  этот  Клайд

Грифитс.

   В свое время, после отъезда Смилли,  Мейсон  отправился  с  Клайдом  на

озеро Большой Выпи и там разыскал  штатив  и  фотографический  аппарат,  а

кроме  того,  выслушал  от  Клайда  еще  немало  лжи.  Теперь  он  сообщил

Кетчумену,  что  хотя  Клайд  и  утверждает,  будто   у   него   не   было

фотографического  аппарата,  однако  он,  Мейсон,   имеет   доказательства

противного: аппарат у Клайда был, и он взял его с собою, когда  уезжал  из

Ликурга. Однако на вопрос Кетчумена Клайд только  и  сумел  ответить,  что

аппарата он с собою не брал  и  что  найденный  штатив  вовсе  не  от  его

аппарата; ложь эта безмерно возмутила Кетчумена, и он решил  больше  ни  о

чем с ним не спорить.

   Однако Брукхарт поручил Кетчумену, каковы бы ни были его личные  выводы

насчет Клайда, выбрать для него адвоката, - это необходимо, поскольку речь

идет по меньшей мере о милосердии  Грифитсов,  если  не  об  их  чести,  а

Грифитсы западные, как уже объяснил ему Брукхарт,  не  имеют  ни  гроша  и

вообще нежелательно впутывать их в это дело. Поэтому Кетчумен решил  найти

защитника до  своего  отъезда.  И,  совершенно  не  разбираясь  в  местной

политической  ситуации,  он   отправился   к   Айре   Келлогу,   директору

национального банка округа Катараки; Келлог (Кетчумен этого не  знал)  был

одним из видных деятелей местной  организации  демократической  партии.  В

силу своих религиозных  и  моральных  воззрений  этот  Келлог  был  крайне

возмущен преступлением, в котором обвиняли Клайда. Но, с  другой  стороны,

он прекрасно знал, что  дело  это  прокладывает  путь  для  новых  успехов

республиканской партии на приближающихся выборах, и,  поразмыслив,  решил:

не следует упускать возможность как-то противодействовать Мейсону.  Судьба

в образе Клайда и совершенного  им  преступления  явно  благоприятствовала

республиканской партийной машине.

   Суть в том, что с тех пор, как было  обнаружено  это  убийство,  Мейсон

стал пользоваться такой широкой известностью чуть ли не  по  всей  стране,

какой с незапамятных времен не знавал  ни  один  прокурор  в  этих  краях.

Корреспонденты газет, репортеры, художники из  таких  отдаленных  городов,

как Буффало, Рочестер, Чикаго, Нью-Йорк и Бостон,  приезжали  сюда,  чтобы

проинтервьюировать,  зарисовать  или  сфотографировать  Клайда,   Мейсона,

оставшихся в живых членов семьи Олден и  прочих,  -  и  все  это  знали  и

видели.  А  в  местном  обществе   Мейсон   стал   объектом   единодушного

восхваления, и даже избиратели-демократы по всей провинции  присоединялись

в  этом  отношении  к  республиканцам,  утверждая,  что   Мейсон   человек

правильный,  что  он  обращается  с  убийцей  в  точности  так,  как   тот

заслуживает, и что все деньги и положение Грифитсов и  семьи  той  богатой

девушки, которую,  как  видно,  преступник  пытался  покорить,  нимало  не

повлияли на этого народного трибуна.  Вот  это  настоящий  прокурор!  "Уж,

будьте уверены, этот время зря терять не станет!"

   И действительно, перед  приездом  Кетчумена  следователь  и  понятые  в

присутствии и даже под  руководством  Мейсона  рассмотрели  обстоятельства

смерти Роберты и порешили, что девушка умерла в  результате  преступления,

задуманного и  осуществленного  неким  Клайдом  Грифитсом,  находящимся  в

настоящее время в бриджбургской тюрьме,  где  он  и  должен  оставаться  в

ожидании решения окружного  совета  присяжных,  на  рассмотрение  которого

должно быть представлено в ближайшем будущем его дело. И Мейсон,  как  уже

всем было известно, намеревался просить губернатора о созыве  чрезвычайной

сессии Верховного суда, а следовательно, и  о  немедленном  созыве  сессии

окружного совета присяжных, с тем чтобы совет рассмотрел все  показания  и

улики и решил вопрос о предании Клайда суду  или  о  его  освобождении.  И

тут-то является Кетчумен и  спрашивает,  нельзя  ли  подыскать  способного

адвоката,  которому  можно  поручить   защиту   Клайда.   Радуясь   случаю

нейтрализовать деятельность Мейсона, Келлог сразу подумал о некоем  Элвине

Белнепе ("Белнеп и Джефсон, адвокаты"); он уже дважды был сенатором штата,

три раза представителем  демократической  партии  в  совете  округа,  и  в

последнее время многие видные демократы считали, что его следует выдвинуть

на один из самых высоких постов, как только демократической партии удастся

взять в свои руки административный аппарат округа. В самом деле, всего три

года назад в борьбе за  пост  прокурора  этот  Белнеп  был  самым  опасным

соперником  Мейсона  из  всех  кандидатов   демократического   списка.   В

политическом отношении он был настолько подходящий  человек,  что  в  этом

году его собирались выдвинуть  кандидатом  на  то  самое  место  окружного

судьи,  на  которое  рассчитывал  Мейсон.  И  если  бы  не  неожиданные  и

поразительные события, связанные с  Клайдом,  Белнеп,  по  общему  мнению,

попав в списки кандидатов, был бы  избран.  Мистер  Келлог  не  потрудился

объяснить Кетчумену все сложные детали этой весьма любопытной политической

ситуации, но сообщил, что в качестве оппонента Мейсону  Белнеп  -  человек

исключительно подходящий, почти идеальный.

   После этого небольшого предисловия  Келлог  предложил  лично  проводить

Кетчумена в контору "Белнеп и Джефсон", которая помещалась напротив.

   Они постучались к Белнепу; их впустил очень симпатичный с виду человек,

лет сорока восьми, подвижный, среднего роста; его серо-голубые глаза сразу

показались Кетчумену окнами, из которых смотрел явно проницательный, хотя,

может быть, и не слишком могучий и разносторонний ум.

   Белнеп умел так себя  держать,  что  все  окружающие  уважали  его.  Он

окончил университет. В  юности  благодаря  своей  внешности,  состоянию  и

общественному  положению  (его  отец  был  судья  и  сенатор)  он  вдоволь

насладился тем, что можно назвать жизнью искателя приключений,  и  "потому

вся эта неловкость и связанность, страстные порывы и тяготение  к  другому

полу - то, что все еще волновало Мейсона и нередко решающим образом влияло

на  его  поведение,  -  для  Белнепа  давно  отошло  в  прошлое;  душевная

уравновешенность и терпимость позволяли ему недурно разбираться в морально

и социально запутанных (но не чересчур уж из ряда вон выходящих)  случаях,

которые встречались ему в жизни.

   Конечно, этот человек по самой природе своей  способен  был  подойти  к

такому делу, как дело Клайда, без неистовой страстности Мейсона.  Он  сам,

когда ему было двадцать лет, попал в трудное положение,  оказавшись  между

двумя девушками: с одной он только играл, а в другую был серьезно влюблен.

Соблазнив первую и  оказавшись  перед  нелегким  выбором  -  жениться  или

бежать, - он выбрал бегство. Но прежде рассказал  обо  всем  отцу,  и  тот

посоветовал ему уехать в отпуск,  а  тем  временем  обратились  к  услугам

домашнего  врача;  в  результате,  затратив  тысячу  долларов  и   оплатив

необходимые расходы на устройство беременной подружки сына в Утике, отец в

конце  концов  выручил  Элвина  из  затруднительного  положения  и  сделал

возможным его возвращение, а затем и женитьбу на другой девушке.

   Поэтому,  хотя  Белнеп  отнюдь  не  сочувствовал  более   жестокому   и

решительному образу действий,  при  помощи  которого  Клайд,  если  верить

обвинению, пытался избежать ответственности (никогда  за  все  годы  своей

юридической практики Белнеп не мог постичь психологию убийцы), все  же  он

склонялся к мысли, что Клайд был ослеплен и околдован любовью.  Ходили  же

слухи  о  его  романе  с  какой-то  богатой  девушкой,  чье  имя  пока  не

предавалось огласке. И разве не был он беден, тщеславен и  честолюбив?  По

слухам, так оно и было, и Белнеп подумывал даже,  что  при  создавшемся  в

округе политическом положении он мог бы, к  немалой  выгоде  для  себя  и,

пожалуй, к  большому  разочарованию  мистера  Мейсона,  неплохо  построить

защиту или по крайней мере создать ряд судебных препирательств и отсрочек,

ввиду которых мистеру Мейсону будет не так  легко  заграбастать  должность

судьи округа, как он воображает. Разве нельзя сейчас при помощи энергичных

юридических приемов, несмотря на нарастающую враждебность общества и  даже

именно из-за нее, ходатайствовать о  перенесении  разбора  дела  в  другой

округ или же об отсрочке, нужной  для  подбора  новых  показаний?  В  этом

случае  процесс  начнется  только  тогда,  когда  Мейсон  уже   не   будет

прокурором. Белнеп вместе со своим компаньоном,  молодым  юристом  Рубеном

Джефсоном, недавно переехавшим из штата Вермонт, уже думал об этом.

   И вот явился мистер Кетчумен в сопровождении мистера Келлога.  И  затем

совещание с мистером Кетчуменом и Келлогом, причем последний, ссылаясь  на

политическую ситуацию, доказывал, что Белнеп поступил весьма благоразумно,

взяв на себя защиту. И поскольку Белнеп сам был крайне заинтересован  этим

делом, он, посовещавшись со своим молодым компаньоном, быстро  согласился.

В конечном счете это не может повредить его политической карьере,  как  бы

ни была сейчас настроена публика.

   А после того, как Кетчумен вручил Белнепу  задаток  и  рекомендательное

письмо к Клайду, Белнеп попросил Джефсона вызвать по  телефону  Мейсона  и

сообщить ему, что "Белнеп и Джефсон", как адвокаты, которым Сэмюэл Грифитс

поручил защиту своего племянника, ожидают  от  него,  Мейсона,  подробного

письменного сообщения обо всех предъявленных Клайду  Грифитсу  обвинениях,

равно  как  и  обо  всех  свидетельских  показаниях  и  уликах,  и  просят

познакомить их с протоколами вскрытия трупа и донесением  следователя.  Их

интересует  также,  возбуждено  ли  ходатайство  о   внеочередной   сессии

Верховного суда, и если таковая состоится, то какой назначен судья и где и

когда соберется совет присяжных. Кстати, прибавил Белнеп, они слышали, что

тело мисс Олден уже отправлено на ее родину для погребения, - так вот,  он

и его коллега Джефсон просят  о  немедленном  разрешении  вырыть  тело  из

земли, чтобы его могли теперь осмотреть врачи, приглашенные защитой.

   Мейсон сперва запротестовал, но в конце концов согласился, так как  ему

все  равно   пришлось   бы   подчиниться   соответствующему   распоряжению

председателя Верховного суда.

   Когда все это было улажено, Белнеп заявил, что он отправляется в тюрьму

для свидания с Клайдом. Час был поздний, а он еще не обедал, и ему  теперь

негде было пообедать, но он хотел потолковать по душам с этим  юношей,  от

которого, по словам  Кетчумена,  ничего  не  удавалось  добиться.  Белнепа

подгоняло  желание  потягаться  с  Мейсоном  и  убеждение,  что  благодаря

особенностям своего характера он наилучшим образом поймет  Клайда,  и  его

профессиональное любопытство было возбуждено до предела. Сколько романтики

и драматизма в этом преступлении! Что за  девушка  эта  Сондра  Финчли,  о

которой ему уже рассказали под  большим  секретом?  Нельзя  ли  как-нибудь

привлечь ее к защите Клайда? Ему уже сообщили, что ее имя не  должно  быть

упомянуто, - этого требуют интересы высокой политики. Ему и в  самом  деле

не терпелось поговорить  с  этим  хитрым,  честолюбивым  и  легкомысленным

юношей.

   Придя в тюрьму и показав  шерифу  Слэку  письмо  от  Кетчумена,  Белнеп

попросил, чтобы его в виде особого одолжения провели в такое  место  подле

камеры  Клайда,  откуда  он  мог  бы   сперва,   оставаясь   незамеченным,

понаблюдать за арестованным. Поэтому Белнепа потихоньку повели  во  второй

этаж, открыли дверь в коридор, куда выходила камера  Клайда,  и  позволили

войти туда одному. Подойдя к камере на  расстояние  нескольких  шагов,  он

увидел Клайда, который в эту минуту лежал на железной  койке  лицом  вниз,

охватив голову руками; все его тело безвольно обмякло; рядом стоял  поднос

с нетронутой едой.  Дело  в  том,  что  после  ухода  Кетчумена  и  второй

безуспешной попытки убедить кого-то своей  пустой  и  бессмысленной  ложью

Клайд совсем  приуныл.  Он  настолько  пал  духом,  что  лежал  на  койке,

заливаясь слезами, и плечи его вздрагивали от беззвучных  рыданий.  Увидев

это и вспомнив свои собственные юношеские проделки, Белнеп  ощутил  острую

жалость. Бездушный убийца не станет плакать, решил он.

   Он подошел к двери камеры и, немного помедлив, заговорил:

   - Ну, ну, Клайд! Это совсем ни к чему. Нельзя так  падать  духом.  Ваше

дело, может быть, не так уж безнадежно,  как  вы  думаете.  Садитесь-ка  и

потолкуйте с адвокатом, которому кажется, что он  может  для  вас  кое-что

сделать, - хотите?  Меня  зовут  Белнеп,  Элвин  Белнеп.  Я  живу  тут,  в

Бриджбурге, и меня прислал к вам этот парень, который недавно был у вас, -

как его, Кетчумен, что ли? Вам он как будто не очень пришелся по душе? Ну,

мне тоже. Он, я думаю, человек не нашего склада. Но вот письмо, которым он

уполномочивает меня быть вашим защитником. Хотите взглянуть?

   Он сказал все это весело и уверенно и протянул письмо  сквозь  железную

решетку, к которой нерешительно и  с  любопытством  подошел  Клайд.  Голос

этого человека звучал как-то очень искренне, непривычно, в  нем  было  как

будто и сочувствие и понимание, и это придало  Клайду  храбрости.  Он  без

колебаний взял письмо, просмотрел его и вернул с улыбкой.

   - Ну вот, я так и думал, - продолжал Белнеп ободряюще, очень  довольный

произведенным  эффектом,  который  он  целиком  приписал  своему   личному

обаянию. - Так-то лучше. Я знаю, мы с вами поладим.  Я  это  чувствую.  Вы

можете говорить со мной так же свободно и  доверчиво,  как  с  собственной

матерью. И вам нечего опасаться, что хоть одно сказанное мне слово  дойдет

еще до чьих-либо ушей, если вы сами этого не  захотите,  понятно?  Ведь  я

буду вашим защитником, Клайд, если вы согласны, а вы будете моим клиентом.

Мы с вами сядем вдвоем завтра или когда хотите, и вы расскажете  мне  все,

что, по-вашему, мне следует знать, а  я  скажу  вам,  что  мне,  по-моему,

следует знать и могу ли я вам помочь. И я намерен доказать вам,  что,  так

или иначе помогая мне, вы помогаете сами себе. Понятно? И, черт возьми,  я

сделаю все, что только в моих силах, чтобы вытащить вас из  этой  истории.

Ну, что вы на это скажете?

   Он улыбнулся ободряюще и сочувственно, даже ласково. И Клайд впервые за

время своего пребывания здесь почувствовал, что нашелся кто-то, кому можно

довериться без риска, и уже думал, что, пожалуй, самое лучшее - рассказать

этому человеку все, решительно все... Он не мог бы сказать  -  почему,  но

Белнеп ему нравился. Клайд тотчас, хотя и смутно, почувствовал,  что  этот

человек понимает его и, может быть, даже отнесется к нему  с  сочувствием,

если узнает все или почти все. Белнеп разъяснил Клайду, как  его  врагу  -

Мейсону - хочется непременно добиться его осуждения и как, если только он,

Белнеп, составит приемлемый план  защиты,  он  наверняка  сумеет  оттянуть

рассмотрение дела, а к тому времени этот тип перестанет быть прокурором. И

Клайд заявил, что если мистер Белнеп даст  ему  ночь  на  размышление,  то

завтра или в любое время, когда мистер Белнеп пожелает  прийти  снова,  он

расскажет ему все.

   А на следующий день Белнеп сидел на стуле, напротив Клайда, грыз плитку

шоколада и слушал, а  Клайд,  сидя  на  железной  койке,  выкладывал  свою

историю, - все подробности своей жизни со времени приезда в Ликург: о том,

как и почему он приехал сюда, о девочке, убитой в Канзас-Сити  (но  он  не

упомянул о газетной вырезке забыв, что сохранил ее); о встрече с Робертой,

о своем страстном влечении к ней, о  ее  беременности  и  о  том,  как  он

старался выручить ее из беды, - и далее о том, как она грозила выдать его,

и тут ему попалась та заметка в  газете,  -  и  он  наконец,  в  безмерном

отчаянии и страхе, попытался  проделать  то  же.  Но  сам  он  никогда  не

додумался бы до такого - мистер Белнеп должен это понять. И ведь он же  не

убил ее. Нет, не убил. Что бы там ни думал мистер Белнеп,  но  в  этом  он

должен ему поверить. Он вовсе не хотел ее ударить. Нет, нет, нет! Это была

несчастная случайность. У него  был  фотографический  аппарат,  и  штатив,

найденный  Мейсоном,  это,  конечно,  его  штатив.  Он  спрятал  его   под

поваленным деревом, после того как нечаянно ударил  Роберту  аппаратом,  и

потом видел, как аппарат потонул, - без сомнения, он и сейчас лежит на дне

вместе с пленкой, где сняты сам Клайд и Роберта,  если  только  пленка  не

размокла в воде. Но он ударил ее не намеренно. Нет! Он этого не хотел. Она

потянулась к  нему,  и  он  толкнул  ее,  но  это  вышло  нечаянно.  Лодка

перевернулась... И Клайд постарался возможно  точнее  описать,  как  перед

этим он словно оцепенел, был в каком-то столбняке, потому что,  зайдя  так

далеко, не мог дойти до конца.

   А между тем Белнепа под конец и самого утомил и  смутил  этот  странный

рассказ; он понимал, что  все  это  просто  невозможно  изложить  обычному

составу присяжных в здешней глуши, не говоря уже о том, чтобы убедить их в

безобидности  столь  мрачных  и  жестоких  планов  и  поступков.  Наконец,

усталый, растерянный и недоумевающий, он встал и  положил  руки  на  плечи

Клайда.

   - Ну, вот что, Клайд, - сказал он. - Я  думаю,  на  сегодня  хватит.  Я

понимаю, что вы пережили и как все это произошло, и я вижу, как вы устали.

Я очень рад, что вы рассказали мне все начистоту, - я ведь знаю,  это  вам

было нелегко. Но сейчас, по-моему, вам не следует больше говорить.  У  нас

еще будет время, а пока я должен кое-что уладить. Завтра  или  послезавтра

мы с вами обсудим некоторые подробности  этого  дела.  Ложитесь-ка  сейчас

спать и отдохните. Вам понадобятся силы для той работы, которую нам с вами

скоро придется проделать. А пока что не волнуйтесь, это  совершенно  ни  к

чему, понятно? Я вас вытащу из этой  истории,  вернее,  мы  вдвоем  -  мой

компаньон и я. Как-нибудь на днях  я  приведу  его  к  вам.  Он  вам  тоже

понравится. Но я хочу, чтобы вы подумали над двумя условиями и  твердо  их

соблюдали. Во-первых, никому не позволяйте ничем запугать себя и  помните,

что я или мой коллега будем по крайней мере раз в  день  навещать  вас,  и

если вам надо будет что-нибудь сказать или  спросить,  вы  всегда  сможете

поговорить  об  этом  с  нами.  И,  во-вторых,  ни  с  кем  ни  о  чем  не

разговаривайте: ни с Мейсоном, ни с шерифом, ни с тюремщиками - ни с  кем,

если только я вам не скажу, что это нужно. Ни с кем, слышите! И главное  -

не плачьте больше. Потому что, будь вы чисты, как ангел,  или  черны,  как

сам дьявол, наихудшее, что вы можете сделать, - это плакать перед  кем  бы

то ни было. Ни публика, ни тюремщики этого  не  понимают;  по  их  мнению,

слезы всегда означают слабость или признание вины. А мне не  хотелось  бы,

чтобы они думали о вас что-либо подобное, особенно когда я  знаю,  что  вы

действительно невиновны. Теперь я знаю это. Я верю в это, понятно? Так что

не вешайте носа перед Мейсоном и прочими.

   В самом деле, я хотел бы, чтобы вы впредь  начали  понемножку  смеяться

или хоть улыбаться. Держитесь веселее, когда здороваетесь с ними со всеми.

Знаете,  у  юристов  есть  старая  пословица,  что  сознание   собственной

невиновности придает человеку спокойствие. Помните, что вы не  виновны,  и

не смотрите как виноватый. Не сидите с  таким  видом,  будто  вы  потеряли

последнего друга, - ничего такого не случилось. С вами я и мой  коллега  -

мистер Джефсон. Через день-два я его к вам приведу. Относитесь к нему  так

же, как ко мне. Можете ему довериться:  он  в  некоторых  отношениях  даже

более умелый законник, чем я. Завтра я принесу вам парочку книг,  журналы,

газеты - почитайте, поглядите иллюстрации. Это вас отвлечет  от  тревожных

мыслей.

   Клайд слабо улыбнулся и кивнул.

   - Да, еще одно: я не знаю, верующий ли  вы?  Но  так  или  иначе,  если

только вам это  предложат,  советую  исправно  посещать  здесь  воскресное

богослужение. Народ у нас тут набожный, и я хотел бы, чтобы вы производили

возможно лучшее впечатление. Не обращайте внимания на то, что люди  скажут

и как посмотрят, - делайте, как я говорю.  А  если  этот  Мейсон  или  еще

кто-нибудь из здешней публики станет и дальше к вам  приставать,  напишите

мне записочку. Ну, а теперь я пошел, так что улыбнитесь мне  повеселее  на

прощанье и потрудитесь встретить меня улыбкой, когда я приду  в  следующий

раз. И не болтайте, поняли?

   Он встряхнул Клайда за плечи, похлопал по спине и вышел из  камеры,  но

про себя подумал: "А вправду ли я верю, что этот парень так  невинен,  как

он говорит? Можно ли неумышленно так  ударить  девушку?  И  потом  отплыть

прочь, потому что, как он говорит, он боялся, что она может его  потопить?

Скверно! Скверно! Какие двенадцать человек этому поверят? А этот  чемодан,

а две шляпы, а пропавший костюм! И, однако, он  клянется,  что  ударил  ее

нечаянно. Но как же со всеми его планами - с намерением, которое не  менее

преступно в глазах закона? Правду он говорит или лжет  даже  теперь,  быть

может, стараясь обмануть не только меня, но и себя? И этот фотографический

аппарат... Надо бы раздобыть его, пока его не нашел и не предъявил Мейсон.

И этот костюм. Я должен найти его  и,  пожалуй,  упомянуть  о  нем,  чтобы

опровергнуть мнение, что он был спрятан... сказать, что он все время был у

нас... что он был отправлен в Ликург в чистку. Но нет, нет... минуточку...

об этом еще надо подумать.

   И так далее, пункт за пунктом... И в то же время он устало  думал,  что

лучше, пожалуй, вовсе  и  не  пробовать  использовать  рассказ  Клайда,  а

сочинить что-нибудь другое,  какой-то  измененный  и  смягченный  вариант,

который кажется не таким жестоким и будет в глазах закона не столь  близок

к убийству.

Сканирование и редактирование текста:  HarryFan, 20 March 2001